На части душу рвёт бессилья крик.
Мы над бездонной пропастью застыли.
О, как мы друг без друга раньше жили?
Продлись же, вечность, хоть еще на миг!
Быстро встать, спешно одеться, не поправившись уйти, вернуться в квартиру и больше никогда не возвращаться сюда, не видеть дорогого брата, не писать долгих, трогательных писем, не слать смешные открытки на Рождество, не поздравлять с днем Рождения, не ужинать вечерами вместе, не завязывать по утрам галстук, не смотреть в верные глаза, не кататься теплых рук. Не любить. Не корить. Не бояться. Не бояться, как сейчас ты пугаешься уверенных, почти грозных движений брата, вашей неумолимо возвращающейся близости. Желание немедленно убежать и скрыться вместе с тревогой практически толкают тебя за черту между безумием и счастьем, но ты удерживаешься, лишь слегка пошатнувшись. Прикрываешь глаза, стараясь успокоиться, опускаешься на кровать и повинуешься. Чувствуешь небольшую тяжесть головы, щекочущие кожу волосы и отропеваешь, никак не ожидая подобного. Без единого интимного прикосновения, без намеков и ласки Аластор припал ухом к твоей груди, словно желая удостовериться, что сердце у тебя есть, что оно отзывается глухими ударами в груди. Смиренно лежишь, пытаясь понять его намерения, но не находишь ответа на вопрос. Это позволяет тебе успокоится, сбитое до того дыхание восстанавливается, выравнивается, успокаивается, чтобы потом спокойными вдохами и выдохами касаться щеки, шеи и уха Аластора. Единственное, что тревожит тебя в этот момент - касание через тонкую ткань точного белья при каждом вдохе твоей груди к его, и эта тревога заставляет тебя открыть глаза и взглянуть на Аластора, поймать его взгляд, ответить на вопрос, дать разрешение, приоткрыть губы...
Ты целуешь его, запоминая соленый металлический привкус крови, который, кажется, никогда не уйдет из твоей головы. Кровь на губах как символ вечной боли и страдания, с которыми вы проведете свои жизни. Ты целуешь с непреодолимым желанием, со всем леденящим теплом своего тела, целуешь с присущими тебе нежностью и бережностью и такими далекими от тебя пылкостью и страстностью. И едва ли ты сможешь быть такой же противоречивой и непривычной, открытой и раскрепощенной с кем-либо еще. Ты не сможешь быть кому-то столь нужной, как ему. Часы внизу глухо бьют четыре часа: так мало времени осталось до рассвета, для того, чтобы вы были укрыты темной пеленой ночи ото всех вокруг. Кажется, с первыми лучами солнца все прекратится, все закончится и никогда не вернется, отчего ты почти в страхе обнимаешь Аластора за спину, прижимаешься своим хрупким телом к его, прося о защите, о том, чтобы никогда не уходил, не отпускал и вечно был рядом.
Вы неспешно избавляетесь от одежды, обнажаете тела и души. Оба замираете в той же нерешимости, с которой все началось. Снова наступает момент, когда у вас еще есть шанс убежать от всего этого и постараться забыть или забыться друг в друге. Твои руки секундно покоятся на его плечах, пока вы оба в минутном замешательстве. Обратного пути нет. Это слишком просто, чтобы быть правдой. Ты слегка приподнимаешься и припадаешь губами к его шеи, снова делая шаг навстречу, снова делая неверный выбор, ошибаясь. Жалеешь ли ты об этом сейчас? Нет, но наверняка будешь жалеть об этом через десять лет, через двадцать, будешь жалеть перед смертью, будешь жалеть всю жизнь, хотя сейчас ты в это не веришь.
Ты жалела об этом уже ночью, когда, лежа в кровати в объятиях Аластора, ты медленно осознавала, что произошло, когда эти объятия становились, если не омерзительными, то отягощающими и давящими, наверняка; когда тебя не более, чем на час, поборол сон, полудрем, где ты так и не смогла до конца расслабиться или отдохнуть, только на пару мгновений забыться, уйти от пожирающих изнутри мыслей. Ты долго лежала в постели в нерешимости, боясь пошевелиться, не желая смотреть в глаза Аластору, видеть в них вину, сожаление. Ты взяла его за руку, стараясь как можно более аккуратно выбраться из его объятий, не разбудив, заботливо подкладываешь подушку под его ладонь и в спешке набрасываешь халат, уходя в ванную. Где ты долгое время стараешься прийти в себя, где ты долгое время плачешь, злишься, не хочешь признаваться себе в содеянном, не желаешь допускать и мысли о том, что первым мужчиной, коснувшимся тебя, был твой брат. Твой защитник. Твой доблестный рыцарь. Твой спаситель.
Тебе не пришлось звать его к завтраку, тебе не пришлось говорить и слова за столом. Несколько раз за завтраком ты отрывала взгляд от тарелки, стола или своих рук, чтобы взглянуть на Аластора, и не встречалась с его глазами, как и за все утро. Молчание разрывали только часы, и каждый шажочек секундной стрелки отзывался в твоей голове звоном. Он просит не ждать к ужину, а тебе кажется, что он просит не ждать его вовсе, чего ты сделать не можешь.
Днем ты сжигаешь в камине простыни, отдаешь огню свою одежду, тщетно надеясь так избавиться от воспоминаний, ты кажется была готова прожечь свои виски, только чтобы вытащить тонкие нити памяти об этом дне и об этой ночи. Старая отвлечь себя, весь убиваешь на уборку, отказывая домовику в предложенной помощи, только ночью мысли вновь одолевают тебя. Идея о том, чтобы стереть себе память, становиться почти навязчивой, только просить помощи этим у брата будет более, чем странным. В надежде на покой, ты роешься на полках с зельями в поисках того, что могло бы тебя успокоить, но ничего не находишь, ложишься в гостиной, на диване и залпом выпиваешь голубую жидкость из склянки с биркой "Сон без сноведений". Чтобы не видеть. Чтобы не чувствовать.
P.S. Balmorhea – The Winter
Отредактировано Ellaya Livingston (2014-08-31 09:31:36)
