Я всегда любила Рождество. Казалось, что совсем ненадолго мои старшие родственники снимают маски: из всегда холодных, таких чёрствых аристократов они превращались в настоящих родителей. В них на недолгое время просыпалась любовь друг к друг, да и мы, их дочери, не оставались без внимания. Maman даже целовала нас на ночь, пусть мы уже давно выросли из того возраста, который требует подобного обращения (а это является примером крайней распущенности и бесхребетности по мнению дражайшей тётушки Вальбурги), а papa по вечерам рассказывал нам истории из своей школьной жизни, всегда такие смешные и светлые. Казалось, что мы вдруг превратились в совершенно нормальную семью, и не было никогда нашей поганой фамилии, забравшей у всех столько всего хорошего, доброго, тёплого и необходимого. Эти две праздничные недели мы жили только друг для друга, и больше ничего никому не было нужно.
Но потом каникулы кончались. Друэлла и Сигнус вновь принимали вид достопочтенных глав чистокровного семейства, а нам не оставалось ничего, кроме как соответствовать своим родителям. Только если Нарциссе и Беллатрикс это, кажется, нравилось, то мне - нет.
Однако в этом году всё было по-другому. Беллатрикс уже совсем выросла, из школьницы она превратилась в настоящую леди, а наша дорогая родительница отыскала ей прекрасную, по её мнению, партию. В этом году у нас гостило чудесное и почти такое же чистокровное, как и мы сами, семейство Лестрейнджей. Рудольфус, старший из двух сыновей, должен был в скором будущем отправиться к алтарю с моей дорогой и горячо любимой сестрицей.
Нужно ли говорить, что мне всё это совершенно не нравилось? Я вдруг пламенно возненавидела Лестрейнджей, ведь они разрушили нашу и без того хрупкую и редкую семейную идиллию, они отобрали у меня даже возможность получить самый желанный подарок на Рождество — внимание и заботу родителей. Я возненавидела Друэллу, которая устроила весь этот дурдом, пригласив в наше поместье напыщенных индюков с длинной почти французской фамилией, возненавидела отца, который должен был непременно остановить нашу «заигравшуюся» мать, но отступившего тогда, когда его властность и резкое слово были более чем необходимы. А ещё я ненавидела себя потому, что прекрасно понимала всю неизбежность и неисправимость ситуации, но не желала мириться с положением дел. Мне следовало бы отпустить проблему и пользоваться последними «свободными» деньками Беллатрикс, наслаждаться обществом любимой сестры, пока она не сменила фамилию и не переехала к своему новоиспечённому муженьку, но вместо этого я обозлилась на всех и вся, а огонь беспричинной злости и неизбежности бездействия постепенно сжигал меня изнутри. Мне нужна была отдушина, мне было нужно что-то, что могло бы спровадить так внезапно нахлынувшее на меня будто звериное бешенство. И, как ни странно, помощь я нашла в книгах.
Я прекрасно понимала, что тяжелые пыльные фолианты, привезённые мною из Хогвартса, к сожалению, никуда не уберут убийственное чувство недовольства всем миром, но я смела предположить, что они хотя бы позволят мне забыть о самодовольных лицах, заполонивших поместье древнейшего и чистокровного рода Блэк. Благо, комнат, которые бы могли предоставить уединение, здесь, в моём мрачном обиталище, всегда было много.
День был весьма погожим: по-зимнему светило солнце, не было холодного и пронизывающего английского ветра. Дорогая maman не могла упустить такую возможность и пригласила наших гостей на прогулку по территории поместья. Дом ненадолго погрузился в тишину, избавившись от большей части постояльцев.
В поисках укромного места с толстой книгой под мышкой я забрела в самое дальнее крыло здания. Сюда уже давно никто не заглядывал, если не считать, конечно, нашего домового эльфа, который изо всех сил старался содержать наш дом в чистоте и порядке, но в силу обстоятельств, от него не зависящих, сделать это не всегда мог, за что и получал хорошенькие нагоняи от матушки, которая от чего-то его не любила. Мне вот он всегда нравился.
Я шла медленно и едва слышно, наслаждаясь каждой секундой редкого одиночества. Мне нравилась гробовая тишина, будто вызванная Silencio, мне нравилась пустота, меня окружавшая. Шаг за шагом я двигалась к заветной цели — старой гостиной комнате в конце коридора. Но вдруг я услышала голос. Чей-то едва слышный, он был приглушён тяжёлой дубовой незакрытой дверью. Дверью той самой комнаты, в которой я рассчитывала отыскать уединение.
Я заглянула внутрь через щель, образовавшуюся между дверью и косяком, и увидела до боли знакомый затылок Рудольфуса Лестрейнджа, о чём-то говорившего с огненным силуэтом в камине. Я услышала всего несколько фраз, но их было достаточно для того, чтобы понять, о чём идёт речь. И книга, прежде крепко зажатая в моих руках, с грохотом падает на пол.